«Указующий перст» куратора ткнул в беретик цвета томата.

— А что с ним не так? — осторожно спросила Вероника.

Нет, намеки из «предыстории» она ушами («слоновьими, ага») не прошлепала, но почему бы не прикинуться девочкой-ромашкой, когда ничего другого в арсенале не осталось?

— Не думаю, что тебе интересны детали застарелого конфликта, — Стас убрал планшет. — Еще два кофе и компот. И счет, пожалуйста.

Последние фразы предназначались официанту.

— Если в двух словах: мне совсем не по сердцу его махинации с привлечением неизвестных художников. Суть в том, что одних он привечает, обогревает и выдвигает; для такого у него свой знак качества: «Годно! Годневич» имеется. Это — известная общественности сторона деятельности Годневича, обложка. А с изнанки другая категория ребят — они пишут картины, которые затем продаются под чужими именами, с чужими автографами.

— В наши-то дни? — усомнилась Вероника. — Есть же специалисты, разные технические способы установить подлинность…

— Когда человек хочет прокормить семью, выплатить долг или оплатить лечение — он совсем не прочь отдать свои работы на подпись тому, кто может их продать, — жестко ответил куратор. — И вот мы уже говорим о многогранности таланта известного современного художника. Они не мастеров прошлого копируют, чтобы проверку на подлинность проводить. Хотя, допускаю и такое.

«Это не голословные обвинения», — глядя в глаза наставника, поняла девушка. «Он знает, о чем говорит. Уверен на все сто, если не больше».

— Но, раз вы знаете, почему…

— Почему не знают все? — не дал договорить ей Стас. — Потому что когда-то мы были друзьями. Не заклятыми — просто друзьями. Затем я дважды облажался, и мы пришли к тому, что есть сейчас. В общем, к чему я клоню: не связывайся с Годневичем. Держись от него как можно дальше, Белозерова.

— Усекла, — закивала Вероника.

Это, в общем-то, вполне сочеталось с ее изначальными намерениями касательно «беретика».

— Это не все, — Стас в два глотка выпил свой кофе. — Профессор Панченко внезапно выразил желание провести несколько подготовительных семинаров для старших курсов. Денег он за это не запросил, потому едва ли Алексеевич откажется.

— Юрий Алексеевич? Наш ректор? — уточнила девушка.

— Он самый. Панченко — тот хрыч из Репинки, что критиковал твои работы с натурой. Так вот, где Панченко — там Годневич, проф для него, вроде как, даже место на своем факультете пытается пробить. Мне бы не хотелось, чтобы вы пересеклись. Это лишний риск, поскольку Панченко известно, что автор раскритикованных им работ — моя любимая студентка, а что известно Панченко…

— Известно и Годневичу, поняла, — Вероника кивнула.

И поймала себя на мысли, что чужая забота — это приятно.

— Это будет сентябрь, расписание пока не обсуждалось, точнее не скажу. Две недели, максимум месяц — приболеешь. Справку я организую. Протестов нет?

— Работа с натурой? — принципиально она не возражала, но «хвосты» подтягивать после месяца пропуска не хотелось.

— Доплачу натурщику и приглашу в свою студию, вообще не проблема, — отмахнулся Стас. — Вопросы?

Вероника завертела чашечку с остатками кофе в руках, призадумавшись.

— До сентября целый месяц. А вызвонили вы меня вчера с такой срочностью, будто конец света на носу. Был еще какой-то повод или?..

Стас сжал кулаки.

— Был. Позавчера Потапова вскрыла себе вены.

Вероника явственно ощутила, как кровь отлила от лица.

— Она…

— Жива, — успокоил ее куратор. — В больнице. Нет, ну о чем только думала, дура малахольная?!

«Она ведь мне тогда не с бухты-барахты звонила», — заметались в голове девушки мысли с горько-кислым привкусом чувства вины. — «Что-то с ней случилось, и не в тот же вечер она себя покромсала, значит, я могла позвонить тому же Стасу, что-то предпринять»…

— Была, наверное, причина? — не совсем твердым голосом сформулировала она вопрос.

— Я поднял вопрос об отчислении, — лоб Стаса пересекла глубокая складка. — Из-за твоих работ. Испортила их Потапова. Вижу, для тебя это не неожиданность.

Вероника отвела взгляд.

— Гадкая история. Рокитова сдала Потапову, причем никто на нее не давил, она сама явилась к ректору и выложила все, что знала, как на духу. Ректор вызвал меня. Я — Потапову. Никто бы ее не отчислил: я подумал, что не помешает припугнуть эту бестолочь, чтобы дурь из башки выветрилась. А она…

Девушку замутило: ей вспомнился другой обеденный стол, другая «беседа», как если бы это было вчера: «Трусливые собачки как раз исподтишка и норовят укусить. Ты — можешь только тявкать»…

«Полина обозлилась и решила напакостить хоть кому-нибудь? До кого дотянется? Я ее взбесила — и стала толчком для новой подлости? Но зачем, демоны ее дери, зачем сдавать было Аню?!»

Выдергивая Веронику из болота с вопросами, рожденными тем самым чувством вины, загудел виброзвонком смартфон Стаса, лежащий на столике.

Куратор взглянул на экран, поморщился, сбросил вызов.

— Хотел предложить отвезти тебя к ней в больницу, но сегодня не получится. Давай, завтра заеду с утра?

— Не нужно, — замотала головой она.

— Не поедешь? — вздохнул Стас. — Твое право.

Вероника поднялась, давая понять, что посиделки окончены.

— Поеду. Но доберусь сама. Название больницы мне только скажите.

В конечном итоге они договорились, что Стас наберет ее в районе одиннадцати. Если к тому времени Вероника еще будет дома, то он ее таки отвезет. Нет — так нет. Глядя на куратора, девушка решила, что движет им не мифический «долг педагога», и не романтические порывы, а все то же чувство вины. Пережал — и вот, что вышло.

В игру она зашла без настроения — оно и понятно.

— С возвращением, — поприветствовал ее виртуальный мир.

Мрачным, замогильным почти, голоском.

Перед глазами Хэйт расплылась дымчатая клякса цвета давленой черники — и явила говорившую.

Мелкую (с ладонь), как и все виденные ранее квартеронкой товарки этой… особы, темноволосую, с лавандово-серыми крылышками — фею. Почтовую фею.

— Удружили, заботливые вы наши, — вознесла взор к небесам адептка. — От благодарности и умиления в зобу дыханье сперло!

Феечка внезапно оживилась, начала нарезать круги вокруг Хэйт, по поверхности полупрозрачных крылышек и платьицу, похожему на бутон тюльпана из дымчато-серых и сиреневых «лепестков», засверкали искорки.

— Бескрылое задыхается? Умирает? Нет? Как жаль.

Проделав «контрольный» круг вокруг адептки, фея выдала безразличное:

— Письмо, — и исчезла в черничной кляксе.

Свиток, перевязанный пурпурной лентой, Хэйт поймала на автомате.

— Посланница — это от слова «послать»? — возмутилась квартеронка вслед испарившейся пигалице. — Жаль ей!

Становилось понятнее, к чему были эксперименты с поведенческой схемой феечек, а то, что они стали разговаривать, само по себе было здорово. Но что — и как! — говорила ее персональная летунья, адептку слегка шокировало.

— Или у всех нормальные «посланницы», только моя — дефективная. С моим-то счастьем.

Хэйт махнула рукой и приступила к чтению записки от Рэя.

«Порталы снова работают, мы будем ждать тебя у Ворожеи, в Миттолисе», — писал ей убийца. Адептка огляделась: орочий парк был восхитителен, но Рэй был прав — сменить обстановку стоило. По ряду причин.

Компания была в сборе: Рэй сидел рядышком с Маськой, напротив обнимались Барби (удивительно умиротворенная) с Кеном (довольно улыбчивым), смотрелись объятия тонкокостного эльфа и массивной горы мышц орочьего происхождения… потешно. Место «во главе» прямоугольного стола занимал Монк, а стул напротив него пустовал — очевидно, ждал адептку.